«На нас была определенная мода»
Первый проректор Вышки Леонид Гохберг — знаковая фигура в российской экономике науки и форсайт-исследованиях. Собственно, всем этим он первый и начал заниматься в нашей стране, обеспечив России присутствие на равных в мировой науке этого направления. В интервью «Вышке для своих» он рассказал о становлении этой науки и о том, как с легкостью отказался от собственного кабинета в австрийском дворце Марии-Терезии, поскольку «у нас все гораздо интереснее».
«Родители не хотели, чтобы я стал экономистом»
В московской телефонной книге за 1901 год значится мой прапрадед, а в справочнике «Вся Москва» 1915-го года можно найти еще и моих прадедушку и прабабушку. Так что родом я из такой совсем московской семьи. Отец был профессором-экономистом, довольно известным, а мама — преподавателем английского языка. Математика и английский сопровождали меня с раннего детства — я учился в английской спецшколе, с 4-го класса дополнительно занимался математикой, а с 8-го уже ходил в вечернюю физматшколу… Плюс бабушка — профессор иняза, преподаватель французского, пыталась учить французскому, плюс все возможные и невозможные кружки: шахматы во Дворце пионеров, бассейн «Москва», некоторое время занимался регби, мельком радиокружок. Интерес к языкам, математике, географии и истории с тех пор остался со мной. Поскольку мама преподавала в художественном училище, среди друзей было много художников, и навсегда осталась также любовь к живописи.
Родители не хотели, чтобы я пошел по стопам отца, стал экономистом. Они считали, что это профессия несерьезная, неперспективная. Отец бы предпочел, чтобы я стал математиком. Но меня увлекало то, что он делал, его окружение. Среди его друзей было много ученых, которые занимались экономикой регионов и городов, градостроительством, экономгеографией, и я много читал об этом. Хорошо помню, как летом отец сидел на дачной террасе, писал книги, а я ему помогал составлять списки литературы — и это было для меня увлекательным занятием.
Я ходил в физматшколу при МИИТ, в то время там было много известных математиков: Елена Сергеевна Венцель, гуру по теории вероятности, автор знаменитого учебника (многие помнят ее как писателя Ирину Грекову), профессора Садовский по линейной алгебре, Мышкис по матфизике, Бельский по теории графов. Школу я закончил с золотой медалью, теоретически мог пойти в МГУ или МФТИ, но пошел в МИИТ — помимо сильных математиков, меня привлекло туда только что открывшееся отделение экономической информатики. Информатикой я увлекался со школы, и это был компромиссный вариант — и с точки зрения родителей, и с моей точки зрения. По сравнению с чистой экономикой вариант казался более перспективным, тогда ею все были страшно увлечены. В МИИТе был также большой вычислительный центр, и я с первого курса действительно очень много занимался программированием.
«Мы придумывали новую науку»
В науку я втянулся сразу, уже в институте было понятно, что в ней останусь. Другие варианты даже и в голову не приходили. Активно участвовал в студенческом научном обществе, на третьем курсе уже были публикации. На практику ходил в ЦЭМИ, экономико-математический институт, тогда это было выдающееся сообщество, и одним из моих учителей — я его числю своим учителем, хотя мы сравнительно недолго общались — стал Юрий Александрович Олейник. Он был яркой личностью, стал замдиректора ЦЭМИ в 28 лет, в далекие советские годы консультировал европейские компании. И он был специалистом в совершенно западном стиле, по организационным структурам управления. Общение с ним очень сильно повлияло на меня в принципе, и на мои дальнейшие занятия.
После института сразу поступил в аспирантуру Института экономических проблем Москвы — это очень интересное место было, прогрессивное. И я там быстро погрузился в исследовательскую работу. Причем сразу — по теме, которая стала моей специальностью: экономика науки.
Выросла эта тема из статистики, которой я посвятил определенную часть моей диссертационной работы. Дело в том, что такого раздела науки по сути тогда просто не было, а я, поскольку много занимался статистикой и математикой, решил, что это очень важно — поставить исследования и прогнозирование науки на количественную основу.
Нужно было с чего-то начать, и я отобрал несколько НИИ разного типа и ходил, изучал, как у них строится система показателей, отчетность, что-то моделировал на этой основе.
Защитился я очень быстро, мне было 24 года, после чего короткий период работал в госплановском институте, но поскольку мне там было не очень интересно, решил перейти в Институт статистики. Меня пригласил туда директор института профессор Эйдельман, выдающийся статистик. Причем, не просто пригласил — через три месяца (а мне было 27 лет) предоставил мне возможность создать собственную лабораторию — лабораторию статистики науки. Он дал мне полный карт-бланш: возможность отобрать сотрудников, разработать свой план исследований. Часть людей, которых я тогда пригласил в лабораторию, работают со мной в Вышке до сих пор. Более того, часть тем, которые мы тогда начали разрабатывать, тоже со мной остались.
Это была первая в СССР подобная лаборатория, и мы, по сути, придумывали новую науку. Как это устроено в мире, я примерно представлял — ходил в спецхран Ленинской библиотеки, читал кое-что по теме. В спецхран нужна была рекомендация от кого-то, чтобы тебя записали, меня, честно скажу, записал папа. Но просто взять западные лекала было невозможно, мы придумывали свое. Для СССР это было действительно принципиально новым, поскольку мы придумывали подходы к измерению науки как вида экономической деятельности.
То, что существовало до того в этой области, было не просто идеологизировано, это было неверно. В советской статистике тогда существовали три-четыре показателя, которые касались сферы науки и технологий — и все они были весьма сомнительными. Конечно, там стояла задача, скажем, камуфлировать часть военных расходов СССР, но сама система расчетов как таковая еще сильнее искажала реальную ситуацию: не было традиции сбора информации снизу, показатели не рассчитывались, а скорее формировались вручную в Госплане и Госкомстате.
Таким образом, мы взялись за статистику науки фактически с нуля, и это было дико интересно. Мы начали строить систему показателей затрат на науку и научных кадров, в какой-то момент запустили первую программу статистического наблюдения в сфере науки, пытались ее приблизить к международным стандартам. Тогда же, в самом конце 80-х, начали некоторые работы по измерению технологического уровня экономики — бессмертная тема, которая, между прочим, стоит у нас на следующий год в тематическом плане, уже на новой основе, с другими походами, но все равно, это та же самая тема. Начались международные контакты, было несколько интересных, для очень узкого круга, международных симпозиумов по индикаторам науки и научной политике — с исследователями, с которыми я там познакомился, поддерживал дружеские контакты много лет.
«Когда под окном стояли танки»
В самом начале 90-х вместе с Леваном Элизбаровичем Миндели, который занимался экономикой науки в ЦЭМИ, мы задумали организовать новый институт. Хотели, чтобы наше направление исследований существовало самостоятельно, развивалось. И весной 1991 года вышло решение правительства. Это был последний академический НИИ, созданный в СССР. Представьте себе: первое собрание коллектива состоялось в августе 91-го, когда под окном стояли танки (нашим первым адресом было нынешнее здание Минобрнауки на Тверской).
Мы собирались назвать институт «Центр исследований науки», но поскольку создавался он при Академии наук и Госкомитете по науке и технике, председатель комитета вписал в название еще несколько слов, получилось «Центр исследований и статистики науки АН СССР и ГКНТ». Госкомитет по науке перестал существовать через несколько месяцев, а мы остались. В каком-то смысле наш институт стал витриной раннего постсоветского периода в науке: у нас собрались молодые талантливые ученые, к нам водили заграничных исследователей, которые начали приезжать в Россию после путча, а ведомства, которые занимались научной политикой, с нами советовались.
На нас была, можно сказать, определенная мода. Мы завершили цикл исследований по международным сопоставлениям, подготовили целый пакет методик измерения показателей науки и выпустили первые статсборники, издали несколько крупных монографий, которые до сих пор вызывают интерес. Начали исследования по эмиграции ученых и академической мобильности (а заодно объяснили разницу между тем и другим — некоторые публикации до сих пор цитируются). Выполнили серию больших комплексных исследований, посвященных трансформации академических институтов — с тем чтобы оценить их адаптацию к новой модели экономики, к новым, как сейчас модно говорить, вызовам. Методика описания выбранных нами кейсов превратилась в стандартизированный подход для масштабного межстранового проекта по исследованию трансформации академий наук в постсоветских странах.
И с этим мы начали активно развивать международные связи. Российские ученые часто говорят о том, какой комплекс неполноценности они испытывали в момент падения занавеса, когда начались их контакты с западной наукой. Могу сказать, что мы этого не чувствовали вообще, быстро вписались в международную исследовательскую повестку и работали примерно в тех же направлениях, что и коллеги на западе. К тому же, наш институт занял пустовавшую до того нишу экономических и статистических исследований науки в позднесоветский и ранний постсоветский периоды, что, безусловно, подогревало международный интерес.
Впервые я приехал на огромное научное мероприятие, которое проходило в Риме осенью 1991 года, — конференцию ОЭСР, мероприятие особого размаха, поскольку праздновали 30 лет «Руководства Фраскати» — это основной международный стандарт измерения науки для исследователей и практиков во всем мире. Меня заранее известили о том, что должен выступить с докладом, и я выступил, абсолютно дружеское было отношение, и с тех пор наша команда в профессиональной тусовке ОЭСР присутствует совершенно на равных, имея доступ к новейшим методикам, результатам исследований. Там, кстати, я впервые встретил многих своих будущих коллег, в частности, Йена Майлса, который вот уже десять лет руководит Лабораторией экономики инноваций у нас в Вышке; Джорджио Сирилли, который неоднократно выступал с лекциями на нашей магистерской программе; Фреда Голта — научного редактора хэндбука по индикаторам инноваций.
Второй важный этап — когда мы установили кооперацию с Евростатом. Это статистическое агентство ЕС, передовая статистическая служба мирового класса. В отличие от ОЭСР организация практическая, она задает стандарты, обеспечивает гармонизацию работы статслужб европейских стран. Из общения с Евростатом получили много ценных инсайдов, которые были нами использованы потом в новых подходах к статистике.
Вообще, международных проектов было много — так получилось, что наша сфера исследований, как наиболее нейтральная, стала своего рода ледоколом для международной кооперации. Мы контактировали, в том числе, со странами, с которыми раньше вообще не было дипломатических связей — Южной Кореей, ЮАР, взаимодействовали с ОЭСР и другими международными организациями, эти контакты поддерживаем много лет, что вносит очень важный вклад в методологию и контент наших исследований.
«Я отказался сразу, не раздумывая»
В конце концов международное сотрудничество привело к тому, что меня пригласили быть соруководителем проекта по исследованиям науки и технологий в Международном институте системного анализа в Вене (IIASA). Институт был создан СССР и США еще в 70-е годы как площадка для совместных международных проектов (один из самых крупных проектов посвящен изменениям климата). Находится институт в часе езды от Вены, в бывшей резиденции императрицы Марии-Терезии. Роскошный парк, в нем раз в два года парад ретро-Порше. Дворцовые интерьеры, стены, обитые шелком… Но я отказался сразу, не раздумывая.
Это был 1994 год, наш институт был в самом расцвете — вольная повестка, молодой коллектив, приличное финансирование, такой драйв, и, конечно, я считал, что у нас все гораздо интереснее.
После серии переговоров я согласился находиться в этом институте парт-тайм. Моим партнером, соруководителем проекта, был профессор Джо Пек, абсолютный классик в области Industrial Economics. Мы с ним работали в одном кабинете, вместе писали статьи, книжку потом вместе выпустили — это стало колоссальной школой для меня. Тогда Джо был деканом экономического факультета Йельского университета, а в свое время — экономическим советником президента Эйзенхауэра, после войны был прикомандирован к правительству Японии и стал одним из авторов японского экономического чуда. Мы оба приезжали туда по графику два-три раза в год, на неделю-две, летом на два месяца. Каждый приезд должны были организовывать зимой — семинары, летом — большую конференцию, и под имя Джо Пека на конференции собирались все звезды. Ричард Нельсон, Кит Пэвитт, Люк Сутэ, Джованни Дози, Маргарет Шарп, Бен Мартин — автор классического определения форсайта… Там я познакомился с выдающимся исследователем экономической истории Ангусом Мэддисоном и Кристофером Фрименом — отцом теории индикаторов науки и теории национальных инновационных систем, подходов к исследованиям научной политики. Имена, не нуждающиеся в представлении.
Важно то, что это было сочетание первоклассных текстов, которые возникали вокруг дискуссий, и людей — исследователей, совершенно невероятных по своему уровню. У меня до сих пор на Мясницкой есть целая полка working papers этих семинаров, многое нигде не публиковалось, и там потрясающие вещи, я нередко к ним обращаюсь.
Для меня в тот момент работа в Москве и в Вене соединилась воедино — многие ученые, с которыми я познакомился в венском институте, потом приезжали в Москву, и до сих пор участвуют в наших конференциях.
«И без предисловия предложил перейти в Вышку»
Продолжая заниматься статистикой науки, мы постепенно выращивали на ее основе новые направления — статистику инноваций, форсайт-исследования, и в какой-то момент — статистику высшего образования. Это заметили сначала в Министерстве образования (причем без восторга), а потом вдруг меня пригласили на совещание в Вышку. Дело было на Мясницкой, в 309-й аудитории — в классическом кабинете со старинными часами и большим, обитым сукном столом, где когда-то проходили коллегии министерства химической промышленности. Я рассказал о наших работах, ждал какой-то дискуссии, а вместо этого Ярослав Иванович Кузьминов без всякого предисловия предложил перейти в Вышку. Тут же, не обсуждая, он позвонил Евгению Григорьевичу Ясину, и Ясин вместе с Андреем Александровичем Яковлевым и еще несколькими коллегами — тогда мне незнакомыми, стали меня, несколько удивленного подобным обращением, собеседовать. Мне предложили организовать в Вышке кафедру отраслевой статистики — я сразу же от идеи кафедры отказался, а потом, через короткое время, мы договорились, что я создаю в Вышке институт. Институт, чтобы не дублировать с моим, назвали «Институт информационной экономики» — тогда подобные словосочетания были в моде. В таком варианте институт просуществовал чуть более полугода, а потом я перешел в Вышку окончательно, взяв с собой двадцать ведущих сотрудников, мы принесли свои проекты, переименовали институт, и с 2002 года я работаю в Вышке.
Конечно, было совершенно очевидно, что для моего дела переход будет благом. Вышка устроена таким образом, что она сама драйвит какие-то процессы, как минимум за счет того, что огромное количество блестящих людей вокруг тебя все время что-то генерируют, организуют. Постоянно вливаются новые люди, все время есть спрос на развитие. Проведя здесь 20 лет, при всех проблемах, сложностях, не думаю, что есть какое-то другое место в России, где можно было бы сделать то, что удалось сделать нам.
Сейчас у меня в институте уже 200 человек, мы расширяемся, осваиваем новые направления, но принципиально важно, что фокус наших исследований прежний, мы находимся в своей профессиональной сфере, связанной с изучением науки, технологий и инноваций.
Помимо Апрельской конференции, где у нас всегда большая секция, проводим свою конференцию осенью, международную, довольно знаковую.
Ежегодно публикуем целый набор статсборников, они давно стали официальными и общепризнанными, и это единственный кейс таких сборников за пределами Росстата. Сильно продвинулись с форсайт-исследованиями. Надо сказать, что мы первыми запустили подобные исследования в России еще в конце 90-х — не могу сказать, что счастливы с термином, но адекватного перевода не существует («прогнозирование» несколько узко, а прямой перевод — предвидение — как-то не звучит). И мы переломили обиходное представление о форсайт-исследованиях как о неких разовых стратегических сессиях. В нашем представлении это целый спектр моделей, разных методов, не только качественных, но и количественных, статистических. Занимаемся научно-технической и инновационной политикой, цифровой экономикой — это и исследования, и консультации. И еще много всего: например, регулярные исследования отношения общества к науке — от научной грамотности до источников информации о науке, спроса на технологии и пользовательских инновациях. Сейчас весь этот широкий спектр исследований мы условно называем «инновационным поведением населения», и, помимо прочего, важность их в том, что они стали своего рода экспериментальным полигоном для тестирования новых подходов к измерениям, часть которых, например, мы передали в практику Росстата.
В Вышку я пришел сразу как проректор, а потом Ярослав Иванович предложил мне стать первым проректором, координировать внешние научные активности. Я согласился, шел на это вполне сознательно, и, конечно, уже не могу себе позволить чего-то вроде «бросить бы всю административную деятельность и заняться чистой наукой». Слишком много обязательств, за которые приходится отвечать. К тому же, это довольно целостная история для меня. Развитие университета, развитие науки — по сути, неразрывны. Вышка — исследовательский университет не по названию, а по существу, и она была такой, когда я сюда пришел. Нет сомнений в том, что исследования должны реализовываться через проекты — будь то проекты фундаментальных исследований или разработки для конкретных заказчиков. Точно так же экспертные работы для правительства или министерств и ведомств, хотя они сопряжены не только с затратами труда, но часто и нервов — это тоже развитие и тоже научный вклад. Важна синергия: фундаментальная база для прикладных исследований, которые, в свою очередь, обеспечивают эмпирику для фундаментальной науки. В этом — конкурентное преимущество Вышки.
Беседовала: Екатерина Дранкина
Фото: Михаил Дмитриев
Источник: «Вышка для своих»